29.06.2009 в 11:16
Пишет Q.H.:Да, это несколько нервная, но, имхо, правильная заметка.
Для тех, ктовяжет что-то подумал: я НЕ ВСЕГДА согласен с ДБ. Но в этом случае - от первого до последнего слова.
Вот.Один дружественный главный редактор недавно попросил меня описать мой день, и я действительно несколько приужахнулся, по-простому говоря: проснулся в восемь утра, сел за комп, писал очерк о современном прозаике для журнала Story, поехал на интервью, взял его, записал, съездил в «Собеседник» на редколлегию, написал колонку в один журнал и колонку на один сайт, по дороге домой зашел в продуктовый, на ночь пытался дописывать давно начатые стихи. Ни тебе выхода с женой в кино, ни познавательных игр с детьми, ни даже десятиминутного учесывания собаки. Впрочем, это все случается — только не по вторникам, когда у меня сдача номера в одном месте и редколлегия в другом. Но в ответ на недоуменные вопросы: «А жить когда?» — я вспоминаю замечательный титр в фильме Соловьева о «Черной розе»: «Зритель! А дома-то что хорошего? Сиди и смотри!» Что вы мне можете предложить взамен этого перманентного, с детских лет усвоенного трудоголизма, который меня еще и кормит? (В наше время, как в 90-е, опять необходимо лягушкой скакать с работы на работу: платят в одном месте из трех, задерживают гонорары почти во всех.) Что я должен был делать — по магазинам ходить? На горных лыжах кататься? По кабакам сидеть? Выяснять ни к чему не ведущие отношения? Приемлемым мне кажется только один вариант: помогать больным; но я не мать Тереза, для этого моих душевных сил недостаточно. Я лучше чего-нибудь напишу, и это кого-нибудь утешит. А общение с волонтерами убедило меня, что очень часто их благие порывы оказываются чрезвычайно вредны для психики: у человека, слишком часто соприкасающегося с чужим страданием, возникает сознание своей сверхценности, и нужна титанически здоровая психика, чтобы бороться с этим соблазном. Вокруг меня хватает ближних, нуждающихся в помощи, — я не претендую на спасение дальних. В общем, никакой альтернативы работе вокруг не просматривается. Честно говоря, если бы у меня не было литературы, журналистики и преподавания в школе — я бы давно ушел в затвор или уехал странствовать, потому что совершенно не понимаю, что тут еще делать. В других странах, может, и есть какие-то осмысленные занятия (впрочем, не уверен), но в нынешней России их очень мало.
Да и вообще, без скидок и поправок на политику, я решительно не представляю, чем можно заниматься на свете, кроме любимого дела. Любое занятие, хотя бы и самое непрагматическое, осмысленнее биологической жизни как таковой, в самых приятных и экзотических ее проявлениях; любой фанатик, доказывающий самому себе давно доказанную теорему Ферма, лучше трусливого гедониста или доминантного самца на мотоцикле. Наслаждаться пейзажем, сколь бы он ни был мил, я могу не долее получаса — дальше мне хочется либо превратить его в текст, либо отвернуться, чтобы он не напоминал мне о своей вечности и моей бренности. Мысль о смерти побеждается только самогипнозом работы — все прочее пасует. Что бывает с индивидом, у которого этого любимого дела нет, в какую пытку для себя и окружающих превращается его жизнь — нам, кажется, достаточно показала русская литература, посвященная проблеме «лишнего человека» (отличие сегодняшней ситуации главным образом в том, что лишними стали все, кроме гастарбайтеров). Все, кроме работы, ужасно бренно и бессмысленно, а любовь, нет слов, очень хороша — но особенно хороша тогда, когда у вас с любимой есть общее дело. Никаких других скреп для брака я, если честно, не вижу — что и подтверждается жизненной практикой: количество разводов в России неуклонно растет. Я действительно не понимаю, как не сходят с ума все те, кому не надо каждое утро вставать к тому или иному станку-компьютеру-доске. Потому что, если рассмотреть жизнь как она есть — перед нами окажется какой-то мясной прилавок, не облагороженный ничем человеческим.
Дмитрий Быков
URL записиДля тех, кто
Вот.Один дружественный главный редактор недавно попросил меня описать мой день, и я действительно несколько приужахнулся, по-простому говоря: проснулся в восемь утра, сел за комп, писал очерк о современном прозаике для журнала Story, поехал на интервью, взял его, записал, съездил в «Собеседник» на редколлегию, написал колонку в один журнал и колонку на один сайт, по дороге домой зашел в продуктовый, на ночь пытался дописывать давно начатые стихи. Ни тебе выхода с женой в кино, ни познавательных игр с детьми, ни даже десятиминутного учесывания собаки. Впрочем, это все случается — только не по вторникам, когда у меня сдача номера в одном месте и редколлегия в другом. Но в ответ на недоуменные вопросы: «А жить когда?» — я вспоминаю замечательный титр в фильме Соловьева о «Черной розе»: «Зритель! А дома-то что хорошего? Сиди и смотри!» Что вы мне можете предложить взамен этого перманентного, с детских лет усвоенного трудоголизма, который меня еще и кормит? (В наше время, как в 90-е, опять необходимо лягушкой скакать с работы на работу: платят в одном месте из трех, задерживают гонорары почти во всех.) Что я должен был делать — по магазинам ходить? На горных лыжах кататься? По кабакам сидеть? Выяснять ни к чему не ведущие отношения? Приемлемым мне кажется только один вариант: помогать больным; но я не мать Тереза, для этого моих душевных сил недостаточно. Я лучше чего-нибудь напишу, и это кого-нибудь утешит. А общение с волонтерами убедило меня, что очень часто их благие порывы оказываются чрезвычайно вредны для психики: у человека, слишком часто соприкасающегося с чужим страданием, возникает сознание своей сверхценности, и нужна титанически здоровая психика, чтобы бороться с этим соблазном. Вокруг меня хватает ближних, нуждающихся в помощи, — я не претендую на спасение дальних. В общем, никакой альтернативы работе вокруг не просматривается. Честно говоря, если бы у меня не было литературы, журналистики и преподавания в школе — я бы давно ушел в затвор или уехал странствовать, потому что совершенно не понимаю, что тут еще делать. В других странах, может, и есть какие-то осмысленные занятия (впрочем, не уверен), но в нынешней России их очень мало.
Да и вообще, без скидок и поправок на политику, я решительно не представляю, чем можно заниматься на свете, кроме любимого дела. Любое занятие, хотя бы и самое непрагматическое, осмысленнее биологической жизни как таковой, в самых приятных и экзотических ее проявлениях; любой фанатик, доказывающий самому себе давно доказанную теорему Ферма, лучше трусливого гедониста или доминантного самца на мотоцикле. Наслаждаться пейзажем, сколь бы он ни был мил, я могу не долее получаса — дальше мне хочется либо превратить его в текст, либо отвернуться, чтобы он не напоминал мне о своей вечности и моей бренности. Мысль о смерти побеждается только самогипнозом работы — все прочее пасует. Что бывает с индивидом, у которого этого любимого дела нет, в какую пытку для себя и окружающих превращается его жизнь — нам, кажется, достаточно показала русская литература, посвященная проблеме «лишнего человека» (отличие сегодняшней ситуации главным образом в том, что лишними стали все, кроме гастарбайтеров). Все, кроме работы, ужасно бренно и бессмысленно, а любовь, нет слов, очень хороша — но особенно хороша тогда, когда у вас с любимой есть общее дело. Никаких других скреп для брака я, если честно, не вижу — что и подтверждается жизненной практикой: количество разводов в России неуклонно растет. Я действительно не понимаю, как не сходят с ума все те, кому не надо каждое утро вставать к тому или иному станку-компьютеру-доске. Потому что, если рассмотреть жизнь как она есть — перед нами окажется какой-то мясной прилавок, не облагороженный ничем человеческим.
Дмитрий Быков